Рисунок акварелью (Повести и рассказы) - Страница 40

— Я же говорила, что у вас с Надей разные дороги. Как я была права!

— Я пойду, Елизавета Петровна. Извините меня, — глухо сказал Никита.

— Ах, мне так больно за вас! Постойте, она оставила для вас пакет.

Никита машинально принял обыкновенный почтовый конверт с поздравительной картинкой к какому-то празднику и так с конвертом в руках вышел на улицу.

— Нашел? — спросил Серега Гнутов.

— Потерял, — ответил Никита сгоряча, будучи еще в состоянии отшутиться.

Он вспомнил о конверте, разорвал его и на сложенном вчетверо тетрадном листе в клеточку с трудом разобрал при бледном свете сумерек карандашные строки:

"Я уезжаю к морю с человеком, за которого выйду замуж. Но если ты захочешь, я в любое время буду твоя, твоя, твоя, несмотря на это".

Надиной подписи не было: видимо, уже вступила в силу необходимая конспирация.

Никита скомкал листок вместе с конвертом, больно впиваясь ногтями в ладонь. Утром Серега Гнутов, выйдя на производство, закинет метлой этот комок бумаги в совок и вместе с прочим мусором вытряхнет его в мусорный ящик.

Лина

По ночным пустынным улицам автобус мчался на предельной скорости. Дребезжали стекла, мелко вибрировал кузов, огни за окнами проносились длинными полосами.

Последний рейс.

Шипят на остановках тормоза, размыкаются и мгновенно смыкаются двери, чтобы впустить или выпустить припозднившегося пассажира, и снова Лину подхватывает стремительный бег с этими звуками быстрого движения, с вихрем, рвущимся в открытые окна. И есть у Лины своя заветная мечта стать бортпроводницей на каком-нибудь сверхзвуковом воздушном лайнере, чтобы захлебнуться этим покоряющим ее движением. А пока она рада и такому вот последнему рейсу по ночным улицам, свободным от других машин и пешеходов, когда водитель выжимает из их старенького автобуса всю возможную прыть.

Никита остался в автобусе единственным пассажиром. Лина села рядом с ним; ее растрепанные ветром волосы скользнули по его щеке.

— Хлопчик, почему ты меня сторонишься? Чем я тебе нехороша? Идем со мной. Сейчас сдам выручку, — она тряхнула тяжелой сумкой с монетами, — и свободна, как птаха. Идем?

Никита не мог бы сказать, где он был после того, как скомкал и бросил на дорогу письмо Нади. Всюду и нигде. Бродил до устали по улицам и набережной, присаживался на случайные лавочки, однажды заблудился, очутившись возле каких-то длинных заборов, потом опять вышел на знакомые центральные улицы, и везде огромная тоска, в которой уже не было отдельно ни матери, ни Нади, а была какая-то общая безысходность, словно нашептывала ему: "Не то, не то, не то", — и он продолжал бесцельно метаться по городу.

— О чем ты говоришь? — не сразу поняв Лину, спросил он.

— Давно ты мне нравишься, хлопчик. Давно я на тебя любуюсь, а ты сторонишься меня. Или я нехороша? — взволнованно шептала она, прижимаясь к нему щекой и грудью.

— Хороша, Лина, хороша…

Он почувствовал, что может заплакать, расслабленный ее лаской, и слегка отстранялся, но она опять придвигалась к нему и говорила:

— Ну вот пойдем ко мне. Подождешь меня у парка, я быстро, и пойдем.

— Куда, Лина?

— Ах, глупый хлопчик! Да ко мне же домой, я одна живу, совсем одна.

Водитель резко затормозил на конечной остановке, раздвинулись двери, но Лина еще тесней прижалась к Никите, не давая ему встать, и снова, уже с приглушенным в салоне светом, автобус устремился дальше во тьму, где едва брезжило желтоватое зарево огней автопарка.

— Вот здесь подожди меня, хлопчик. С места не сходи, — приказала Лина, оставляя Никиту у железных решетчатых ворот с кирпичной проходной будкой.

Пахло бензиновой гарью, металлом, слышалось завывание моторов, кто-то солоно, с очевидным удовольствием бранился по ту сторону ворот. Никиту, любившего вкрадчивые звуки леса, его свежие запахи, мягкие краски, эта обстановка подавляла еще больше, лишала остатков воли, и, чувствуя приближение давешней тоски, он твердил в каком-то лихорадочном полузабытьи: "Не уйду, Лина, Лина, Лина…"

Ему казалось, что ее нет очень долго, хотя прошло лишь несколько минут, как она исчезла за дверями проходной, и он уже боялся, что она не придет вовсе, хотя еще недавно, в автобусе, целомудренная натура его самопроизвольно протестовала против такого поспешного исхода их знакомства.

Наконец Лина вышла — уже без синего спецхалата, в легком платке крупными цветами и шерстяной кофточке. Глаза и волосы ее поблескивали даже в темноте.

— Ну что, хлопчик миленький, уже соскучился? — ласково спросила она, заметив, как Никита стремительно подался к ней. — Пойдем, здесь недалеко.

Они пошли, огибая забор автопарка, к каким-то островерхим крышам, четко выступавшим на фоне неба над низкорослыми деревьями, и вскоре Никита догадался, что это заложенный здесь недавно и уже застроенный маленькими дачками с мансардами общественный сад. Впереди отрывисто затявкала собака.

— Не бойся. У меня тетка здесь сторожем, — сказала Лина.

Она прикрикнула на собаку, выскочившую из кустов, и, взяв Никиту за руку, повела его дальше.

— Ты, Линка? — окликнул их низкий женский голос.

— Я — Ну кто же!

Впереди блеснула гладь пруда, стало светлей.

— Давай не пойдем дальше, — попросил Никита, которому вдруг подумалось, что, может быть, не с ним первым при каком-то оскорбительно нечистом потворстве тетки Лина вот так пробирается после вечерней смены по этому саду. Он был уже спокойней теперь, и опять все его целомудрие поднялось против знакомства с Линой.